О блокаде. Панин П.В., участник на Ярвамаа

Панин Петр Васильевич, полковник(1905-1992 гг.)

участник Финской войны, участник Таллинского перехода,

участник и Ветеран Великой Отечественной войны,

защитник блокадного Ленинграда.

Первая публикация воспоминаний в журнале "Второй Петербург"©

Права принадлежат Татьяне Петровне Паниной-Дегтярёвой и НП "Память Таллинского прорыва"©

Небольшое предисловие

Этот текст из  рукописных воспоминаний Панина Петра Васильевича  в качестве военного представителя  Главного управления Военных Сообщений при Генеральном Штабе Советской Армии, в то время в звании майора.

После спасения в водах Финского залива в результате  гибели судна «Ярвамаа» при переходе из Таллина в Кронштадт 30 августа 1941 года  и восстановления  в списках живых, Пётр Васильевич  со своим Таллинским управлением (все, кто остался в живых после Таллинского перехода) обеспечивал эвакуацию людей на станции Шлиссельбург. А уже 9 сентября 1941 года закрылось последнее сухопутное окно выхода Ленинграда на Большую землю. Город с суши остался надолго в блокаде. До декабря 1941 года  Пётр Васильевич ещё работал на фронтовой базе, базировавшейся на станции Мельничий Ручей - Всеволжская и затем был отозван в Ленинград.

900 дней  в блокадном Ленинграде

По плану «Барбаросса» немецкого Генштаба на уничтожение Ленинграда была направлена  группа войск «Норд»  (Север) в составе 21 дивизии в  них 380 тысяч солдат, 6 тысяч орудий, 19 тысяч пулемётов, 45 тысяч минометов, 1000 танков и 1000 самолетов. На дальних подступах к Ленинграду бои развернулись ещё в начале июля 1941 года. Наши войска в составе 8, 11 и 27 армий, составлявшие 22 дивизии, потеряв свыше 50% личного состава и оружия обороняли фронт (северо-западный) протяженностью 455 километров.

Советский народ был полон решимости отстоять Ленинград. В начале июля приступили к сооружению плана оборонительной полосы в 900 километров под Псковом, Лугой, Новгородом, Старой Русой и на Карельском перешейке. Вокруг Ленинграда система обороны была создана из нескольких поясов. Построен Колпинский, Красногвардейский и Карперешейковский укрепрайоны. Внешний пояс города – Петергоф, Пулково. Передний край второго пояса – по окраине Ленинграда. Третий пояс – внутренняя оборона города.

На создание оборонительных сооружений в июле-августе ежедневно выходило до 500 тысяч человек в основном из жителей городов, которые вырыли и построили 626 километров противотанковых рвов, 406 километров эскарпов, 15 тысяч дотов и  дзотов.

Наступление немецких войск непосредственно на Ленинград сдерживала отходящая, ослабленная 8-я Армия и наскоро сформированные 10 дивизий народного ополчения. На Карельском перешейке оборонялась 23 Армия, а в июле была сформирована 42 Армия и затем в ноябре 55 Армия.

На Ораниенбаумском (приморском) направлении плацдарм и оборону держали 2-я морская бригада, 48-я стрелковая дивизия из 8-й Армии и школа ПВО. Оборонявшие войска Северо-Западного фронта наносили чувствительные контрудары по немецким войскам. Двусторонний контрудар 11 Армии от станций Утаргаш и Дно на Сольцы не только отбросили немцев на 40 километров, но и на целый месяц немцы утратили свою боеспособность в направлении на Ленинград с 14 июля по 10 августа 1941года.

10 июля начали своё наступление финские войска на Петрозаводском направлении и Олонец, которым противостояла наша  7 Армия,  и за 2 месяца отошла до реки Свирь. А 31 июля финны наступали на Карельском перешейке против нашей 23-й Армии, которая за месяц боев отошла на границу 1939 года по реке Сестре, где фронт стабилизировался до лета 1944 года.

7 августа 1941 г. немцы прорвали и рассеяли оборону 8-й армии в районе Кунда и вышли на побережье Финского залива, 11 корпус стал отходить на Нарву, а южнее его 10 корпус пошел на блокированный Таллин. Под давлением превосходящих сил противника утром 28 августа 1941 года Балтийский флот и гарнизон Таллина эвакуировались морем в Кронштадт и Ленинград. Как все это происходило, знаем из предыдущего раздела.

Немцы сходу пытались форсировать Неву, но им не удалось захватить правый берег её. 9сентября немцы снова предприняли наступление в направлении Колпина. Войска 42-й армии сдерживали натиск, нанесли большие потери противнику, отошли на рубеж Лигово - Пулково. В районе Стрельны  немцы прорвались к Финскому заливу, отрезав Ораниенбаумскую группу войск, потом сыгравшую роль не только в обороне Ленинграда, но и в разгроме врага.

 С июля по сентябрь на Ленинград в налетах участвовало 4300 самолетов противника, прорвалось в город 508 и 312 сбито. Героически сражалась противовоздушная  оборона города. К концу сентября фронт стабилизировался. К 25 числу линия обороны вокруг блокированного города проходила (см. схему): С севера  на Карперешейке по реке Сестре в 35 километрах от Ленинграда. Далее Финский залив, окраина Урицка, Пулково в 6-8 километрах  от города. Ям-Ижора - Тосно и по реке Неве до Шлиссельбурга и Ладожского озера.

21 сентября 1941года начальник обороны немецкой армии в своем докладе верховному командованию писал: «Сначала мы блокируем Ленинград герметически и разрушим город, если возможно, артобстрелом и авиацией… Остатки гарнизона крепости останутся там на зиму. Весной мы проникнем в город вывезем всё остальное вглубь России или возьмем в плен. Сравняем Ленинград с землей и передадим севернее Невы Финляндии».

Этот чудовищный план был сорван героическими усилиями советских  воинов и жителей города. Уже очень быстро гром и огонь сражений  приблизились к городу. Над ним поднялись дымные разноцветные облака, горели склады, дома, сооружения. Тысячи жителей эвакуировались, тысячи ушли на фронт, который был рядом. Город стал передним краем сражений. Страшно было думать, что совсем недавно ленинградцы гуляли в парках, купались, загорали. Теперь там шли кровопролитные бои – в Петергофе, Пушкино, Павловске.

Блокада – это не отвлеченное понятие, это кроме кровопролитных боев, материальных и людских жертв, еще  и материально-бытовым положением войск и населения. В блокированном городе, кроме войск оставалось более трех миллионов жителей. Запасы продовольствия резко сокращались. Обстрел городов артиллерией, налеты авиации, не только наносили разрушение и смерть, но и гибель, и уничтожение продуктов питания. Их пришлось вывезти из черты города. (Мельничный Ручей - Всеволжск).

На 31 августа запаса продуктов оставалось всего не более чем на 10 суток. По сравнению с довоенным временем выпечка хлеба составляла:

В сентябре  – 78%

В октябре – 53%

В ноябре – 37%

В декабре – 30%

Причем припек увеличился (за счет воды) до 68%. Хлеб по калорийности составлял 50% довоенного. Его примесями были: солод, соя, овес, жмыхи, отруби, выбой из мучных мешков, мельничная пыль. Целлюлоза составляла 20-25%. Этого хлеба в январе и феврале 1942 года получали:

Солдат и офицер на переднем крае – 500грамм

Солдат и офицер тыла                  – 300грамм

Рабочие                                          – 250 грамм

Иждивенцы, дети, служащие       – 250 грамм

Овощей и круп не было. Суточный рацион солдат на переднем крае составлял:

Завтрак – суп из муки,

обед – мучной суп или мучная каша,

ужин – суп мучной.

Снижение нормы питания  привело к массовому  заболеванию населения дистрофией. Была она и в войсках. От голода и болезней в период блокады погибло 650 тысяч человек. Спутниками блокады, кроме дистрофии и инфекций, хотя последние проявлялись незначительно, были постоянные артобстрелы, бомбежки, отсутствие топлива, водоснабжения, канализация не работала. Было разбито и сожжено 3174 здания и сооружения, 7143 повреждено. Перенаселенность города больными и ранеными, в сутки выписывалось до 1000 человек, а поступало до 2000 человек.

Но независимо от потерь и разрушений, охватившее великий город, в нём господствовал дух сопротивления. Была суровая ненависть к врагу, готовность сражаться  на улицах, домах до последнего патрона, до последнего издыхания и последней капли крови.

Всё это усугублялось отсутствием действующего транспорта в городе. Машины, трамваи, троллейбусы вмерзли в лед и стояли как изваяния на улицах, покрытые  белой снежной коркой. Над городом полыхали пламя пожаров, горели дома, школы, базы, склады, горел и Гостиный Двор.

Ночью город превращался в бесконечную пустыню, всё было погружено в холод, безмолвие, мрак. Редкие  люди устало брели в темном пространстве, снег лежал на их плечах, ноги плохо повиновались им. Тяжелые думы одолевали. Человек, захлебнувшись кашлем – умирал. Около него толпились такие же изможденные создания.

Вот некоторые зарисовки из жизни, работы, быта и наблюдений блокадных дней

1. При отходе из Шлиссельбурга, ныне Петрокрепость, у нашего берега Невы осталась баржа с боеприпасами. Вывезти их ни днем, ни ночью было невозможно, она была под постоянным прицелом немцев, находившихся на левом берегу реки. Начальник военных сообщений фронта комбриг Тулупов дает мне команду – любыми средствами, при всех условиях выгрузить и  вывезти боеприпасы. Дали нам роту солдат. За две ночи по ручному конвейеру в полной темноте, без единого стука и звука все боеприпасы выгрузили и увезли из-под носа немцев.

2. Управление на Мельничном Ручье первое время разместилось в сельской баньке. Остатки неэвакуированных людей продолжали заходить к нам с просьбой в содействии. Не официально, но мы кое-что делали через пристань Ладожского озера. Однажды открыл дверь нашей баньки высокий моложавый и ещё красивый мужчина  с крупными серыми глазами в гражданском. При первом его взгляде, я сразу узнал его, решив тихо назвать его  фамилию, не глядя на него. Он завертелся, забеспокоился. Ясно, что это он – Гриббон, бывший командир отделения погранзаставы, встретились через 13 лет. Я ему рассказал всю его биографию, какую только знал. Но он продолжал говорить, я вас не знаю, не помню. И повторял до тех пор, пока  я ему не  назвал погранзаставу и её конных пограничников. Гриббон сказал, что он работал завгаражом в Таллинской  МВД, у него я спросил про «Медведя», что «плавал» со мной в Финском заливе. (Их спасли  в море 30 августа 1941г.). Оказалось, он в психбольнице.

3. Прибывший из госпиталя в Мельничный  Ручей мой заместитель Гришко через два дня утащил из каптерки половину корейки (дали нам вместо мяса на управление), а через две недели две буханки хлеба из пайка нашего коллектива в 9 человек и отправил всё это жене в Ленинград. Я был готов отдать его под суд, но через 2 дня его перевели в другое управление. Позднее полутора годами он же, Гришко снова появился у меня и тоже заместителем. Через неделю с продсклада, ночью, выкрал полтуши поросенка – свинины и уехал с этим на тормозной платформе грузового вагона в Ленинград и уже не возвращался ко мне, получив новое назначение. Так ему помогали тоже нечестные люди.

3. Наряд караула солдат, приходивший к нам на Московский вокзал не только полуголодный, но и грязный, их глаза блестели на темном фоне лиц. Не нравилось мне это, люди опускались. Как-то в утренний час я построил караул и повел как бы на новый пост. Вывел их, где был почище снег, остановил возле себя вокруг, винтовки поставил в козла и подал команду. Говорю им: «Слушайте меня! Делайте быстро всё, что буду делать я». Я быстро снял с себя шинель, шапку, гимнастерку и быстрыми движениями вымыл себе лицо и шею снегом. Легкий парок шел от моих солдат, оживились. Вытерлись тем, что было у каждого. После этого не приходили солдаты грязными к нам в караул.

4. Полуголодные зачесались мои офицеры управления Московского вокзала. Нужна была баня. В городе все бани были заморожены. Решил вымыть своих офицеров в уборной пассажирского вагона. Офицеры забеспокоились, боялись простуды. Я буду мыться первым, сказал я, а вы уже в обогретой уборной пойдете после меня. Деваться было некуда подчиненным. Согрели в  ведрах воды на буржуйке, вымылся я и все остальные. Понравилось. И так всю зиму 1941- 42 годов по 3 раза в месяц.

Горячую пищу готовили ежедневно на месте, для всех, чем гарантировалась жизнь и работа. А вот хлеб выдавали на 3 дня, так упросил меня коллектив, часть хлеба офицеры отдавали своим семьям, живущим в городе. Некоторые съедали весь хлеб в один день. Я старался делить свою дневную порцию на три части и ел утром, в обед и вечером. Перед Днём Красной Армии в 1942 году я получил, как все, подарок – литровую банку мелких красных маринованных помидор. Ел я её 10 дней. Сначала по 2 помидора в день, а когда их уже не было, пил по одной столовой ложке рассол. Все удивлялись, как это можно?

5. От Главного штаба, по заснеженному Невскому проспекту мчалась грузовая автомашина. В её кузове огромным штабелем лежала гора замороженных раздетых человеческих трупов, прикрытые тряпкой и по верху завязаны веревками. Клубы дыма от солярки и снежная пыль не могли скрыть развевающиеся женские и мужские волосы и торчащих ног и рук, свисавших с бортов кузова. Это была похоронная процессия на Пискаревское кладбище.

Две автомашины, заполненные трупами, более двух недель стояли во дворе Московского вокзала, где теперь размещаются камеры хранения. Стояли, потому что не было горючего. Трупы иногда за ночь исчезали, днём добавлялись новыми.

Опуская конверт в почтовый ящик, я перешагнул через труп человека. Не знаю, сообщил он кому или нет о себе, будучи живым, о своём маршруте. Чёрная высокая изможденная женщина, одетая в черное меховое манто подпоясанное веревкой, точно ходячая смерть с впалыми глазами, медленно передвигала ноги по Невскому, опираясь руками о заиндевевшую от мороза стену Кировского райсовета. Шла в неизвестное…

Пропал молодой врач – женщина с медпункта Московского вокзала, чудом сохранившая здоровье в блокадном городе. Она не вернулась после вызова к больному.

Стоит на станции Ленинград-Московский паровоз под  составом. Еле дышит. Обледеневший, весь в сосульках. Машинист опустил голову через барьер своей будки, просит помочь сломать деревянный забор, чтобы разжечь топку котла паровоза. Пришли помочь. Не знаю, смог ли он куда уехать.

Молодая девушка, изнемогая, тащит большое сырое тяжелое бревно в строящийся блиндаж. Остановилась отдышаться, поставила бревно на попа. Дальше нести не могла.

На крышах домов женщины и дети тушили зажигалки, они же извлекали из завалов домов людей живых и мертвых.

6. Мой помощник лежит на верхней полке вагона и лижет с пальца приставшие крошки соли, а потом пьет воду. Утоляет голод. Другой помощник, отдавший  свою порцию хлеба своим детям, обжигаясь кипятком, согретым на буржуйке, пил и приговаривал: «Вот сегодня я и сытый, могу работать сколько угодно». Третий помощник пошел менять полученное курево на еду. Вместо папирос или махорки он получал хряпу (рубленные кочерыжки от капусты), а иногда и кусок хлеба от курящих.

Поезд приходил со станции Рыбацкая. Живые оставили вагоны и уходили по назначению, а потом очищали вагоны не столько  от мусора, а сколько  от  человеческих трупов.

Продукты, полученные на десять дней, мы хранили в сейфе, кроме хлеба. Делопроизводитель закрывал сейф на ключ, я опечатывал сейф печатью. Взаимный контроль. Люди, занимавшиеся хищением или  незаконным получением продуктов, попавшиеся с этим, строго наказывались, в лучшем случае штрафным батальоном.

Дрова для себя мы брали на нейтральной полосе между нашими и немецкими войсками в районе Колпино тогда, когда деревянных  зданий вблизи  не оставалось. Обед  для себя готовили своими силами, по очереди с жестким контролем: одни сохраняют и выдают продукты для приготовления, другие получают по норме и готовят. Третий держит очаг. И потом все вместе сохраняют сваренное до приема пищи за общим столом. В новый 1942 год кто-то по случаю добыл бутылку портвейна, выпили её всемером. Закусывали  студнем из столярного клея. Представляете – немножко улыбнулись.

Сидит солдат в уборной на горшке, вернее, возле него и испражняется кровью. Просил помощи встать! Это же случилось и со мной неделей позже. При дистрофии такие случаи были не редки.

На День Красной Армии 1942 года у нас был банкет. Организовали его из продуктов, оставшихся от людей, кои по болезни попали в госпиталь. Старейшая работница управления, уборщица тетя Паша, из имевшихся продуктов нажарила котлеты. Все наелись с хлебом досыта и, удивительно, без последствий. Машинистка Тося сказала: «Вот так бы всегда». Поели там всего один раз, а сыты были вроде неделю.

Когда пошел в городе трамвай, немцы стреляли из орудий по трамвайным остановкам, были жертвы, пришлось периодически трамвайные остановки менять.

Суровая зима 1941-1942 гг.

Встречавшиеся женщины на улицах в больших черных платках, на лицах черные маски. Падавший снег не таял, лежал на их лицах, не таял от теплоты человеческой кожи, а замерзал, так как кожа была холодной и тонкой, как бумага.

На скамейке сидели мужчина и женщина, снег не таял на их щеках. Казалось, люди уснули, отдохнут и пойдут дальше. Они существовали. Они принадлежали городу. Это не были призраки исчезнувшего города. Это были люди.

Человек везет на фанерном листе мешок, но что в нем. Несомненно, там было человеческое тело. При каждом шаге мешок как бы вздрагивал. Живой человек задерживался, чтобы перевести дыхание. Остановить того, кто везет мешок? А зачем? Что скажут друг другу два полуживых  человека рядом с мертвецом.

Блокадная ночь! Казалось, что кроме стужи, мрака и бездны ничего нет. Город провалился в ледяной  АД!  Неужели вот так и кончится? Думали люди. НЕТ! Воскликнули те, кто ещё ходил. Они спотыкались, но шли из последних сил. Прочитав на стене « Уничтожь фашистское чудище!», человек как бы просыпался. Плакат возвращал его к жизни. Город превращался в неприступную крепость. Люди оказались невероятно выносливы, гордые, сильные духом. Жить и бороться было безмерно тяжело, но люди видели, что иной жизни нет и нечего ждать, пока не будет поражен фашистский дракон. Непрерывная битва стала законом людей города-героя.

И все же! Сколько бы ни было сказано, написано, показано в самых точных отображениях, но, кто не испытал сам, на своей собственной шкуре, кто воочию не видел всего, тому трудно представить  всё это. Трудно поверить, что всё  оно так было.

 ДОРОГА ЖИЗНИ

 Городу солдату-бойцу и труженику для жизни и боя требовалось оружие, продовольствие и боеприпасы. Транспортная авиация по воздуху доставляла в Ленинград всего 100-150 тонн в сутки. Нужно было искать другие возможности и транспортные средства. Единственное, что оставалось – это Ладожское озеро. До войны Ладога не была крупной транспортной артерией, кроме местных перевозок ничего не перевозилось, а поэтому на озере не было нужных транспортных средств и обустройств.

Несмотря на это, с 10 октября с восточного берега  Ладоги организуется подвоз на западный берег. Были мобилизованы все транспортные средства: катера, баржи, теплоходы. Приспосабливаются бухты, создаются обустройства. За месяц работы было перевезено 1800 вагонов продовольствия и оружия под постоянным воздействием артиллерии и авиации противника. 15 ноября по тонкому льду Ладоги пошли первые 1000 конных саней на истощенных лошадях. Из них работали не более 60% и везли от до 50% нормы.

22 ноября пошли по льду первые 60 автомашин, но их путь был долог – 320 километров и свой оборот они совершали за 10 суток. С освобождением, в декабре города Тихвин путь сократился до 190 км. А когда выбили немцев из Войбокала, путь до западного побережья составил 44 км, а затем – 35 км. Машины стали ходить по 2-3 рейса в сутки. 16 января город получил 2506 тонн груза. Общая длина ледовых трасс составляла 165 км, их было несколько в целях рассосредоточения. Обслуживался управлением военной дороги (ВАД), численностью до 3 тысяч машин, 19 тысяч человек. За 5 месяцев зимы 1941-42 гг. было перевезено 602 поезда из них 75% продовольствия, что позволило к маю 1942 года увеличить рацион пайка войскам  и населению в 2 раза. ВАД имела не только экономическое значение, но и военно-политическое. Укрепилась вера отважных защитников и героического населения Ленинграда в том, что город устоит против всех попыток фашистов, стремящихся задушить город блокадой и вынудить его сдаче.

Летом перевозки в 1942 году были продолжены водным путём. 300 разных судов давали в сутки до 4 тысяч груза. Эвакуировано 3 тысячи  тонн груза и 10 тысяч человек. За лето 1942 г. на ВАД было сделано 5 тысяч самолето-вылетов немецкой авиации, сброшено 7 тыс. бомб. Был послан финский десант из 30 судов. Из них наши 16 потопили.  С 21 ноября 1942 года началось строительство по льду Ладоги на сваях железной дороги, протяженностью 35 км. Работы были почти закончены. Параллельно работал ВАД по льду.

Но наступление Ленинградского и Волховского  фронтов15 января 1943 года сделали до 18 января прорыв блокады, освободив Шлиссельбург и южный берег Ладоги шириной до 6 км и более. Железную дорогу  со льда перенесли на грунт, по которой 6 февраля прошли первые 2 поезда, а к декабрю 1943 года проходило до 13 поездов в сутки. Поезда нередко приходили изрешеченными артснарядами и осколками. Железная дорога проходила в 4-х километрах от линии фронта.

Летом 1943 года продолжалась навигация по Ладоге. Защитники и труженики Ленинграда получили возможность не только жить, трудиться  и активно защищаться, но и петь и развлекаться. Действовало несколько театров, кино, филармония. Пели песни, и на злобу дня, в том числе и о Дороге Жизни: «...Недаром Ладога родная Дорогой Жизни названа».

 ВОЗМЕЗДИЕ

Прорыв блокады в январе 1943 г. значительно улучшил положение Ленинграда. Фашистские варвары, видя бесперспективность своих планов, в ярой злобе усилили обстрел жилых кварталов из тяжелых орудий. Только с июля по декабрь 1943 года обрушили на город 18 тысяч снарядов, убили 1400 человек и ранили 4600 жителей.

Но никакие варварские обстрелы не могли деморализовать ни жителей, ни тем более воинов города-героя. Силы и у жителей, и у воинов росли с каждым днём. Вокруг Ленинграда в начале 1944 года действовало 35 тысяч партизан в составе 13 бригад. Началась подготовка решительного наступления под Ленинградом Ленинградского, Волховского  и  2-го Прибалтийского фронтов. В 6-00ч. 14 января 1944 года 2-я Ударная армия начала наступление с Ораниенбаумского плацдарма, 15 января, в утренней затянутой дымке начала наступление наша 42-я Армия с Пулковских высот, начав свой победный путь, а вместе с ней 67 и 8- я Армии, а также Волховский и 2-й Прибалтийский фронт. 1241 тысяча солдат и офицеров, наступающих фронтов с 21600 орудиями (136 на 1 км), 1475 танков и 1500 самолетов дали немецким 16 и 18 армиям такого жару, какого они не испытывали, они несли огромные потери.

Чтобы сосредоточить такое количество своих войск, вооружения и всего необходимого для наступления, наша служба проделала огромную работу, ещё за долго до начала наступления. Особые трудности в этом деле были у нашей армии, находившейся в непосредственном соприкосновении с противником. Почти вся подготовка, в том числе и подвоз производилась в ночное время, ещё за месяц до начала наступления. За 45 дней наступательных  боев войска фронтов продвинулись на 220-280 км. От Финского залива войска 42-й армии дошли до реки Нарова, форсировав её, и далее на запад до Пскова и Старой Русы. Этим наступлением 27 января 1944 года окончательно была снята блокада Ленинграда. Оказавшись на сутки в это время в Ленинграде вечером 27 января (видел как), Ленинградцы торжествовали, в ряде мест слышны были крики на улицах: «Ура! Мы уже не блокадные!». Летели шапки, платки кверху и кое-где качали друг друга. Появлялся кое-где осторожный свет в окнах, чего не было 900 дней.

Восхищаясь Ленинградцами, ученый академик А.А.Байков сказал: «Я старый металлург, я привык думать, что нет ничего на свете крепче стали. И сегодня я убедился в своей ошибке. Есть оказывается металл, который ещё крепче стали. Это благородный металл «Советские люди».

ПОСЛЕ БЛОКАДЫ

За блокадный период мне пришлось работать в Шлиссельбурге, Мельничном Ручье, а потом вридействовал (временно исполняющий обязанности) комендантом железнодорожной станции и участка Ленинград-Московский. Основной комендант, майор Варакса считал себя недостойным сидеть в голодном и холодном Ленинграде. Старшее начальство пошло ему навстречу заменили его Паниным, а Варакса уехал на  восточный берег Ладоги в Кобону, где потише, потеплее, а главное, посытнее. Там были штабеля продуктов.

8-месячное моё вридействование совпало с самым тяжелейшим периодом блокады. Не столько было тяжело от работы, объем был не так уж велик, сколько трудно было сохранить у личного состава управления, боевой дух для последующих работ, сохранить моральное состояние людей и веру в грядущую победу.

Закончился тяжелейший период голода и холода. Меня переводят в армию, которая была в черте города и держала ключ от обороны Ленинграда, это 42-я Армия, военным комендантом станции снабжения. В нормальных условиях она должна быть в 15-20 км и более от переднего края, а мы были в 3-х км и ближе до огневых позиций противника. Штаб наш был в вагоне на железнодорожной ветке Черниговского холодильника, в  Московском районе близ клуба Капранова.

Полтора года мы ползали по Юго-Западным подъездным путям Ленинградского железнодорожного узла, где были тылы полков и огневые позиции артиллерии. Туда-то, и то только ночью, мы подвозили мотовозом вагоны с боеприпасами. Днём эти места насквозь просматривались немцами. Возили и строительные материалы для постройки дотов, дзотов и их ремонта., необходимые для укрепления боевых позиций армии.

Горючего и автомашин в городе не хватало. Дрезины и мотовозы были более бесшумные, экономные и удобны в подвозе малыми дозами от 1 до 3-х вагонов прямо на огневые позиции артиллерии. За все полтора года обороны, в условиях  постоянного артобстрела мы не имели потерь ни в грузах, ни в материальной части, ни в людях. Быть может, за это здесь мне и был вручен первый  боевой  орден Красной звезды (прим. ред.: ранее уже был награжден в 1943 году медалью За оборону Ленинграда).

Провел весь период подготовки к наступлению армии. И снова, в ходе начального периода наступления, комендант ЗКРС9, баловень судьбы, майор Чаплис, решил не справиться с работой, саботировал. До этого прекрасно справлялся и на большом объекте – Ладожское озеро. Но  там было всё, а на новом месте кроме  снарядов и горючего больше ничего не было, все время в страхе от артобстрелов, а поесть, кроме армейского пайка,  ничего не было. И таки добился перевода. И снова в  очередную дыру – Панина. Быстро мы управились с отправкой снарядов, подавая их наступающим войскам. Вскоре наше управление перебазировалось на станцию Волосово уже на освобожденной территории, близ Гатчины. Волосово было местом штаба и основных работ, куда приходило и скапливалось большое количество поездов и вагонов  с разными грузами. Проводили их сортировку по направлениям и местам выгрузки наступающим армиям.

Мы постоянно чувствовали себя на пороховой бочке, где было достаточно незначительного налета или артобстрела, чтобы всё взорвалось. И всё же мы не избежали такого случая. Поздним вечером подкрался один стервятник, немецкий самолет, и попал на станцию всего одной бомбой , как на грех, угадал в вагон с реактивными снарядами для катюш.  Они загорелись и без управления летели во все стороны, а потом рвались. В это время на станции было около сотни вагонов с боеприпасами и с горюче-смазочными материалами. Но мои ребята не струсили, они вели отважную борьбу, встречая опасность, растаскивая горящие вагоны от боеприпасов и горючего. Одна группа действовала с паровозом, а другая использовала танк. Ударами в угол вагона они откатывали их от огня. Тем самым была предотвращена большая катастрофа.

Но все же убитых и раненых было много, около 500 человек.  В этот момент на станции стояла санитарная летучка  с людьми и поезд с пополнением. Больше жертв было с этих поездов.

Закончилось  наступление  войск Ленинградского фронта в Северо-Западном направлении. Война перешла к обороне в районе Псков, Гдов, Нарва и вели подготовку к новому наступлению. Меня перевели помощником начальника военных сообщений 59-й Армии в Сланцы, в направлении Пскова. Там участвовал в перебазировании  Армии на Карельский перешеек и в наступлении, когда Финские войска были отброшены на довоенные рубежи за реку Вуокса. Были освобождены города Выборг и Сортавала. На этом наши войска остановились.

После окончания операции на Карперешйке, мне предложили поработать в ближайшем тылу действующих  фронтовых армий западного направления – в Бологое комендантом железнодорожного участка и станции.  С большим объемом работ на участке 450 км. На таких больших участках и таким большим объемом перевозочных работ мне ещё работать не приходилось. По привычке, я быстро вживался в новый коллектив, работа шла неплохо, особых претензий от вышестоящих не было. Война всё дальше откатывалась на Запад и шла к концу.  Здесь (в Бологом) застал меня её конец, где работал ещё полтора года после войны, а потом очередной перевод.